Я сажусь на подоконник и смотрю на чёрный мёртвый город. Знаете, я как-то думала — по чему я скучаю больше всего? Ну, оттуда. Из старой жизни. Вот, например, по еде. По фруктам, свежей выпечке. У нас, правда, тоже есть галеты и консервированные персики. Но это вообще не то. И ещё по запахам. По настоящим запахам, не таким, как сейчас в убежище или катакомбах — земли, гари, влаги, пота. Нет, я скучаю по «живым» запахам. Вот, например, по запаху яблок или кофе. Просто обожаю запах кофе. Или по запаху бургеров на фудкорте.
Но больше всего я скучаю по зелёному цвету. Город — чёрный, убежище — серое, катакомбы — коричневые. Жизнь в трёх цветах. Хотя нет, есть ещё красный. Цвет крови. Цвет Пожирающего.
После той ночи он навсегда со мной. Мама трясла меня, кричала: «Нола! Нола! Нола!» — а я никак не могла проснуться и понять, что происходит. И тут я увидела его. В окне. Кровавый цвет, застилающий небо. Я застыла от ужаса, а мама всё кричала: «Нола! Вставай!» — но я не могла оторвать взгляд от кровавого неба. И тогда мама ударила меня по щеке. И я наконец очнулась.
Я кинулась к шкафу, но мама закричала: «Бросай всё! Бежим!» — и мы рванули из квартиры, я только успела схватить свой рюкзак со стула. Мы с секцией по альпинизму собирались в дневной поход на следующий день.
В коридоре уже кричали люди, и я побежала к лифту, но мама схватила меня за руку и потащила мимо, к лестнице. Кто-то долбил из лифта и звал: «Помогите!»
— Кричи! — приказала мама. — Буди людей! И я стала орать во весь голос. Мы с мамой неслись по лестнице и кричали: «Пожар!» А на третьем я поняла
— Лана! — Лана! — крикнула я маме, но мама замотала головой:
— Бежим!
Я дёрнулась в сторону и всё равно побежала к их двери. Подъезд уже начал заполняться дымом.
Я молотила как ненормальная в дверь, пока не открыла перепуганная мама Ланы, и я заорала:
— Огонь! Бежим!
Она кивнула и бросилась в квартиру, а моя мама со всей силы дёрнула меня к выходу, так, что потом две недели сходил синяк от её пальцев. На улице было не пойми что — испуганные люди, машины, дым. И красное зарево Пожирающего до небес в той стороне, где были лаборатории.
Мы бежали к убежищу, и по дороге нас чуть не сбила машина, которая мчалась к выезду из города.
У входа в убежище люди толкались в панике. Я притормозила, чтобы достать забившегося под машину кота, но в этот момент меня резко пихнули в бок, и я чуть не упала, а когда поднялась, кот уже исчез, и очень высокий мужчина подхватил меня за плечи и потянул в убежище. Я увидела маму, она сопротивлялась потоку людей, затягивавших внутрь, и звала:
— Нола! Нола!
Тот высокий мужчина крикнул:
— Она здесь!
Потом я узнала, что его зовут Корт и он был лучшим поваром в нашем городе. Кровать Корта — на втором ярусе через четыре от моей.
В ту ночь в нашем убежище спаслись триста сорок три человека. Когда мы смогли выйти наружу через двадцать семь дней, то узнали, что в западном убежище тоже спаслись люди. Мы пришли к ним по катакомбам. Этим катакомбам уже лет пятьсот или больше. Дядя Дор говорит, что там раньше жили отшельники. Они уходили под землю и замуровывались в комнаты, а другие люди приносили им еду. Мне кажется, дураки были эти отшельники, вот кто. Каждый день из тех двадцати семи я мечтала выйти наружу.
Через неделю проход в западное убежище обвалился. Но Тэн говорит, что в городе есть ещё два убежища. Одно большое и старое, а второе совсем новое. Его ещё не успели запустить, но там есть всё, чтобы выжить. Проходов к ним нет, потому что катакомбы не везде. А вот Пожирающий почти везде.
Отсюда, из окна, это хорошо видно. Там, где были лаборатории, горит до сих пор. Центр горит. Склады горят. И главное — горит пятиметровый забор с колючей проволокой вокруг города. Забор делали для безопасности. Въезд в Этру — по пропускам. Чтобы ни один из них не мог узнать, какие разработки ведутся в наших лабораториях. Потому что Пожирающий — самое новое, самое мощное оружие против них. А теперь он запер нас здесь, как в ловушке.
