Оказавшись в новом доме, огромном и мрачном особняке, Эсси узнаёт, что из больницы пропали медсестры и полиция ведет расследование. Не замешан ли её замкнутый и немногословный отчим в этих таинственных исчезновениях? Давайте вместе прочтём первую главу «Списка немыслимых страхов»!
ГЛАВА 1
Красная дверь.
Темный коридор.
Страшно до жути.
Этот сон всегда начинается так. Из звуков только мерный стук капель за стеной. От страха я не могу пошевелиться. Крепко зажмуриваюсь, но, когда открываю глаза, дверь никуда не девается. Зловеще краснеет впереди.
По спине, словно полчища черных пауков, колюче бегают мурашки.
Кто-то шепчет мое имя.
И в этот миг сон почти всегда прерывается.
Обычно я просыпаюсь в слезах, ночная сорочка мокрая от пота, хоть выжимай. Обычно я бужу маму, умоляю зажечь масляную лампу возле нашей кровати, и мама крепко обнимает меня, пока я не перестану дрожать.
Но бывает, я не могу проснуться.
Иногда я мечусь во сне или сползаю на пол. Иногда бегаю по комнате и кричу, глаза у меня широко раскрыты, но я ничего не вижу.
Мама в такие моменты говорит, что я «застряла».
Обхватив мое лицо ладонями, она смотрит мне в глаза и по остекленевшему взгляду понимает, что я в глубоком сне. Мама зовет и зовет меня, чтобы я шла на ее голос, как на маяк, и вернулась в мир живых, но я словно под толщей воды. И ничего не слышу.
* * *
Вдалеке, по ту сторону Ист-Ривер, пелену предвечернего тумана прорезает луч маяка. Пять секунд слепящего света. Пять секунд зловещей тьмы. На мгновение мне кажется, что это опять случилось — я застряла в кошмаре.
Тут я понимаю: тень, растущая впереди над мутной вспененной рекой, — это остров Норт-Бразер, и меня бросает в дрожь. Я хочу уйти в салон парома, но мама берет меня за руку.
— Ты обещала, — тихо говорит она. Раз я ее слышу, значит точно не сплю. — Ну же, Эсси. Будь смелой девочкой.
Легко ей говорить. Мама — одна из самых смелых людей во всем Нью-Йорке. Кто угодно подтвердит: и чудаковатый владелец старого дома, где мы снимали квартиру; и моя лучшая подруга Беатрис; и монашки из нашей католической школы святого Джерома. Я своими глазами видела, как мама подбирает с пола дохлых крыс — и ее даже не передергивает. Видела, как затаптывает ботинком вспыхнувший огонь. Когда ей было всего пять лет, а это в два раза меньше, чем мне сейчас, она вместе со своей матерью плыла через огромный океан в Америку, куда уже перебрался отец. А у меня душа уходит в пятки, когда паром приближается к Хелл-Гейту.
Ледяной и влажный январский ветер хлещет меня по лицу. На палубе повсюду слякотные лужи и так холодно, что я дрожу даже в своем теплом пальто, но мама шагает к леерам и тянет меня за собой. Я упираюсь, мама глядит на меня с укоризной, но я не готова рисковать жизнью ради красивого вида. К тому же любой человек в здравом уме понял бы: этой тенью вдалеке не стоит любоваться.
— Многовато у вас багажа, — говорит кто-то позади нас, и мы с мамой оборачиваемся.
Служащий парома в длинном непромокаемом плаще, глянцевом от стекающей по нему дождевой воды, улыбается нам, касаясь пальцами фуражки. На реке поднялись волны, и он проверяет груз, который перевозят на палубе, — затягивает канаты покрепче и завязывает двойные узлы. На одном из больших деревянных ящиков рядом с ним виднеется надпись «МЕДИЦИНСКИЕ СРЕДСТВА». На другом — «ЛАБОРАТОРНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ». Сверху, привязанный к багажной горе, взгромоздился наш старый пароходный кофр с помятыми боками, рядом с ним пристроилась симпатичная металлическая коробка для шляп — мамина, подарок ее нового мужа.
Моего нового отца.
Я морщусь.
— Я хочу сказать, многовато багажа, если просто едете в гости, — добавляет служащий. По всему видно, что на языке у него вертятся еще вопросы.
Сегодня нам уже повстречалось много любопытствующих, но этот моряк мне особенно не нравится. Есть в нем что-то подозрительное — то ли прическа, то ли обувь, поэтому я прячусь за маму и, сощурившись, разглядываю его.
— Мы не в гости собрались, — громко отвечает мама, перекрикивая шум волн. — Мы переезжаем на остров.
Служащий парома вскидывает голову.
— Неужто пациенты?
— Боже упаси! — восклицает мама.
Я не хочу снова смотреть на реку. Не хочу видеть маяк, который предостерегает нас, чтобы держались подальше от приближающейся тени. Но тут паром сильно подкидывает, нос захлестывает гигантская волна, палубу заливает, и я, спотыкаясь и крича, отбегаю от мамы и вцепляюсь обеими руками в боковой леер, чтобы меня не смыло за борт.
Мама же хихикает, как школьница, прижимая свою новую модную шляпку к голове. Она даже не потеряла равновесия, держится со всегдашней уверенностью и достоинством.
— Ну и разошлась же погодка! — говорит мама служащему в плаще, а потом, будто не заметив, что секунду назад я едва не упала за борт, добавляет: Отойди подальше, Эсси.
Я зажмуриваюсь, стараясь не смотреть на бурные потоки ледяной воды внизу. Больше всего на свете мне хочется забиться вглубь парома, развернуть его и поплыть обратно домой, но я боюсь, что если отпущу леер, то непременно упаду. К тому же наш дом в Мотт-Хейвене уже нельзя назвать нашим домом. Наши пожитки, те немногие вещи, что остались, их уже упаковали и отправили на остров. Наша квартира в городе опустела.
Наша квартира, в которой я жила всю жизнь.
Наша квартира, в которой я жила с мамой и папой — моим настоящим папой.
Когда в лицо мне вновь ударяет луч маяка, я нехотя открываю глаза и, щурясь от яркого света, через несколько секунд сменяющегося темнотой, вглядываюсь вдаль.
Остров Норт-Бразер выглядит необитаемым. Редкие деревья, растущие тут и там, походят на простертые к небу руки скелетов. Скалистая береговая линия будто поджидает, когда кто-нибудь оступится и подвернет себе лодыжку.
— Стало быть, вы медсестра? — продолжает допытываться служащий. — На замену пропавшим?
Отпустив леер, я оборачиваюсь, таращу глаза, но тут паром захлестывает еще одна волна, и меня отбрасывает к маме. Я кричу, еле держась на ногах, и мама подхватывает меня как раз в ту секунду, когда мутная коричневая вода переливается через борт.
— Я насквозь мокрая! — выкрикиваю я.
— Вовсе нет, — возражает мама.
— Я простужусь!
— Господи, Эсси! Не преувеличивай.
Мама поворачивается к служащему парома, вежливо прощается, после чего уводит меня в салон. Я вся трясусь от холода и некрасиво хлюпаю.
— А ну прекрати сию минуту. Хватит сцены устраивать.
Но я не могу прекратить. В голове у меня мелькают картинки всех возможных версий моей гибели.
Мама насилу отрывает мои пальцы от своей сырой юбки и промокает ее. Эта юбка в черно-белую полоску — новая, как и шляпа с металлической коробкой. Еще один подарок.
— Стоило выбрать другой день для переезда. Мама выдавливает улыбку.
— Или вообще никогда не переезжать, — буркаю я.
По ее строгому взгляду я понимаю, что лучше мне замолкнуть, поэтому скрещиваю руки на груди и, все еще выбивая зубами дробь, отхожу от мамы. Паром качается на волнах. Остров Норт-Бразер подбирается все ближе. На небе чернеют грозовые тучи. Когда кто-то у меня за спиной начинает кашлять, я украдкой поглядываю через плечо. На этом маленьком пароме пассажиров немного, при посадке я заметила среди них двоих полицейских. Должно быть, сейчас они наверху, в капитанской рубке. Судя по всему, на пароме перевозят запасы медикаментов, пока погода еще позволяет пересекать реку. Но тут в дальнем конце салона я вижу закутанного в потрепанное одеяло исхудалого мужчину с лихорадочно горящим лицом.
От накатившей тревоги у меня сжимается нутро. Я пячусь.
— Иди сюда сушиться. — Мама машет мне платком, садясь на скамейку. Она бросает красноречивый взгляд на кашляющего мужчину, и я тут же бегу к ней.
Некоторое время мы молчим. Мы и так уже всё высказали раньше. Кричали. Обзывали друг друга по-всякому. Я плакала до посинения, хватая ртом воздух и причитая, что моя жизнь в опасности.
По правде говоря, так оно и есть.
Паром наскакивает на одну волну за другой, отчего у меня противно сосет в животе.
— Мы утонем, — шепчу я.
— Не утонем.
— В этом проливе постоянно тонут корабли. Хелл-Гейт — это кладбище.
Мама вздыхает.
— Знаешь, я так радовалась своему первому плаванию. Все мои мысли были о моем новом доме, каким он будет. И у нас выдалось несколько ночей, когда штормило куда хуже, чем сейчас. Я тебе рассказывала, как корабль стало заливать и воды в каюте было мне по самые панталоны?
Конечно, рассказывала. Я во всех подробностях знаю мамино путешествие из Ирландии. Даже о самом страшном — например, о том, как корабль загорелся, или как вся еда протухла, или как вокруг в нетерпении шныряли акулы, — мама говорит как о незабываемом приключении, которое я пропустила.
Наверное, тогда она считала, что лучше уж такое плавание, чем всё, что происходило в ее жизни раньше. Мама и бабушка голодали. И корабль до Америки был последним шансом выжить.
Луч маяка вновь рассеивает туман, пробиваясь через окна салона. Свет. Тьма. Снова свет.
— Он славный человек, Эсси. Вот увидишь.
Я замираю. Мне не хочется опять слушать, как мама пытается меня убедить, что это верный выбор — и единственный. Не хочется слушать, как она говорит о докторе Блэкрике и его больнице.
— Мы заболеем, — говорю я тихо, бросая взгляд на другого пассажира.
— Не заболеем, — отвечает мама и, приобняв меня, целует в макушку.
Я понимаю, почему дедушка поехал в Америку. Понимаю, почему бабушка последовала за ним. Но несмотря на то, что мама в последнее время сильно исхудала и даже в новой красивой одежде фигура у нее угловатая, несмотря на то, что на Рождество нам едва хватило денег на уголь, чтобы не окоченеть от холода, а на подарки мы тем более не тратились, я все равно не понимаю, почему она снова вышла замуж. Не понимаю, почему согласилась переехать в поместье этого чужого человека.
Дело в том, что остров Норт-Бразер не похож на другие острова.
Наш новый дом — там, куда неизлечимо больных отправляют из Нью-Йорка доживать свои дни и ждать смерти.
